Неточные совпадения
Бурмистр потупил голову,
— Как
приказать изволите!
Два-три денька хорошие,
И сено вашей милости
Все уберем,
Бог даст!
Не правда ли, ребятушки?.. —
(Бурмистр воротит к барщине
Широкое лицо.)
За барщину ответила
Проворная Орефьевна,
Бурмистрова кума:
— Вестимо так, Клим Яковлич.
Покуда вёдро держится,
Убрать бы сено барское,
А наше — подождет!
На углу он встретил спешившего ночного извозчика. На маленьких санках, в бархатном салопе, повязанная платком, сидела Лизавета Петровна. «Слава
Богу, слава
Богу»! проговорил он, с восторгом узнав ее, теперь имевшее особенно серьезное, даже строгое выражение, маленькое белокурое лицо. Не
приказывая останавливаться извозчику, он побежал назад рядом с нею.
— Как же, а я
приказал самовар. Я, признаться сказать, не охотник до чаю: напиток дорогой, да и цена на сахар поднялась немилосердная. Прошка! не нужно самовара! Сухарь отнеси Мавре, слышишь: пусть его положит на то же место, или нет, подай его сюда, я ужо снесу его сам. Прощайте, батюшка, да благословит вас
Бог, а письмо-то председателю вы отдайте. Да! пусть прочтет, он мой старый знакомый. Как же! были с ним однокорытниками!
— Да уж в работниках не будете иметь недостатку. У нас целые деревни пойдут в работы: бесхлебье такое, что и не запомним. Уж вот беда-то, что не хотите нас совсем взять, а отслужили бы верою вам, ей-богу, отслужили. У вас всякому уму научишься, Константин Федорович. Так
прикажите принять в последний раз.
«Ах! няня, сделай одолженье». —
«Изволь, родная,
прикажи».
«Не думай… право… подозренье…
Но видишь… ах! не откажи». —
«Мой друг, вот
Бог тебе порука». —
«Итак, пошли тихонько внука
С запиской этой к О… к тому…
К соседу… да велеть ему,
Чтоб он не говорил ни слова,
Чтоб он не называл меня…» —
«Кому же, милая моя?
Я нынче стала бестолкова.
Кругом соседей много есть;
Куда мне их и перечесть...
На другой день он послал узнать о здоровье.
Приказали сказать: «Слава
Богу, и просят сегодня кушать, а вечером все на фейерверк изволят ехать, за пять верст».
— Что с вами, говорите, ради
Бога, что такое случилось? Вы сказали, что хотели говорить со мной; стало быть, я нужен… Нет такого дела, которого бы я не сделал!
приказывайте, забудьте мою глупость… Что надо… что надо сделать?
— Яков, вели Кузьме проводить домой Акима Акимыча! —
приказывала бабушка. — И проводи его сам, чтоб он не ушибся! Ну, прощай,
Бог с тобой: не кричи, ступай, девочек разбудишь!
—
Прикажу снять; слава
Богу, кузнецы есть, — сказал частный и, опять раздув щеки, пошел к двери, медленно выпуская воздух.
— Ну говори же, с чего начинать,
приказывай сам, — с
Бога? Существует ли
Бог, что ли?
— А я, батюшка, не жалуюсь. И слава
Богу, что в рыболовы произвели. А то вот другого, такого же, как я, старика — Андрея Пупыря — в бумажную фабрику, в черпальную, барыня
приказала поставить. Грешно, говорит, даром хлеб есть… А Пупырь-то еще на милость надеялся: у него двоюродный племянник в барской конторе сидит конторщиком; доложить обещался об нем барыне, напомнить. Вот те и напомнил!.. А Пупырь в моих глазах племяннику-то в ножки кланялся.
— Размежевались, батюшка, всё твоею милостью. Третьего дня сказку подписали. Хлыновские-то сначала поломались… поломались, отец, точно. Требовали… требовали… и
бог знает, чего требовали; да ведь дурачье, батюшка, народ глупый. А мы, батюшка, милостью твоею благодарность заявили и Миколая Миколаича посредственника удовлетворили; всё по твоему приказу действовали, батюшка; как ты изволил
приказать, так мы и действовали, и с ведома Егора Дмитрича всё действовали.
— Ей-богу, папенька, я, папенька… Мне Марья Кириловна ничего не
приказывала, папенька.
— Вот тебе на! Прошлое, что ли, вспомнил! Так я, мой друг, давно уж все забыла. Ведь ты мой муж; чай, в церкви обвенчаны… Был ты виноват передо мною, крепко виноват — это точно; но в последнее время, слава
Богу, жили мы мирнехонько… Ни ты меня, ни я тебя… Не я ли тебе Овсецово заложить позволила… а? забыл? И вперед так будет. Коли какая случится нужда —
прикажу, и будет исполнено. Ну-ка, ну-ка, думай скорее!
— Ну, как-нибудь вареньицем до ягод пробьемся! — тужила матушка, — слава
Богу, что хоть огурчиков свеженьких в парнике вывести догадались. И словно меня свыше кто надоумил:
прикажи да
прикажи садовнику, чтоб огурцы ранние были! Ан и понадобились.
— Что мне
приказывать, голубчик! Чем
Бог пошлет, тем и покормишь! Будем сыты — слава
Богу!
— Вот, как видишь, — продолжал Черевик, оборотясь к Грицьку, — наказал
бог, видно, за то, что провинился перед тобою. Прости, добрый человек! Ей-Богу, рад бы был сделать все для тебя… Но что
прикажешь? В старухе дьявол сидит!
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся!» Что
прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под окнами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав.
— Забирай всех, —
приказывал Михей Зотыч. — Слава
богу, не чужие люди.
Я божию матерь на помощь звала,
Совета просила у
бога,
Я думать училась: отец
приказалПодумать… нелегкое дело!
— Ну, теперь что с ним
прикажете делать? — воскликнула Лизавета Прокофьевна, подскочила к нему, схватила его голову и крепко-накрепко прижала к своей груди. Он рыдал конвульсивно. — Ну-ну-ну! Ну, не плачь же, ну, довольно, ты добрый мальчик, тебя
бог простит, по невежеству твоему; ну, довольно, будь мужествен… к тому же и стыдно тебе будет…
— Лиза, ради
бога, вы требуете невозможного. Я готов сделать все, что вы
прикажете; но теперьпримириться с нею!.. я согласен на все, я все забыл; но не могу же я заставить свое сердце… Помилуйте, это жестоко!
Священник сказал, между прочим, что староста — человек подвластный, исполняет, что ему
прикажут, и прибавил с улыбкой, что «един
бог без греха и что жаль только, что у Мироныча много родни на селе и он до нее ласков».
Бог знает из какой экономии, бабушка, не ожидавшая нашего возвращения ранее последнего пути, не
приказала топить именно наши комнаты.
И согласия моего на твою фантазию не изъявляю, а
приказываю, как христианка и мать: продолжай по юридистической части идти, как тебе от меня и от
бога сие предназначено.
— Ваше превосходительство! как перед
богом, так и перед вами! Поправку тут даже очень хорошую можно сделать! Одно слово — извольте
приказать! Только кликнуть извольте:"Антон, мол, Верельянов!.."и коли-ежели…
— Нет, доченька, — сказал он, вздохнувши и махнув рукой, — нам теперича об эвтом разговаривать нечего; живи с
богом да не поминай нас лихом, потому как мы здешнего света уж не жильцы… что ж, ваше благородие, спрашивать, что ли, будете или прямиком на казенную фатеру
прикажете?
И
приказал управителю еще раз меня высечь с оглашением для всеобщего примера и потом на оброк пустить. Так и сделалось: выпороли меня в этот раз по-новому, на крыльце, перед конторою, при всех людях, и дали паспорт. Отрадно я себя тут-то почувствовал, через столько лет совершенно свободным человеком, с законною бумагою, и пошел. Намерениев у меня никаких определительных не было, но на мою долю
бог послал практику.
—
Прикажите, васе пиисхадитество, отпустить меня, сделайте милость; а то я боюсь, ей-богу-с!
Липочка. Подите вы с своими советами! Что ж мне делать, по-вашему! Самой, что ли, хворать
прикажете? Вот другой манер, кабы я была докторша! Ух! Что это у вас за отвратительные понятия! Ах! какие вы, маменька, ей-богу! Право, мне иногда краснеть приходится от ваших глупостей!
— С
богом. Одевайтесь, —
приказал Дрозд. — Э-смотрите, носов не отморозьте. Семнадцать градусов на дворе.
— Да наградит тебя
бог, Максим Григорьич! С твоими деньгами уж не часовню, а целую церковь выстрою! Как приду домой, в Слободу, отслужу молебен и выну просвиру во здравие твое! Вечно буду твоим холопом, Максим Григорьич! Что хочешь
приказывай!
— Серёгин, — сказал Авдеев, с трудом переводя глаза на Серёгина, — напишешь?.. Так вот отпиши: «Сын, мол, ваш Петруха долго жить
приказал». Завиствовал брату. Я тебе нонче сказывал. А теперь, значит, сам рад. Не замай живет. Дай
бог ему, я рад. Так и пропиши.
— Доли-те? А от
бога, барынька, от него всё! Родилась, скажем, ты, он тотчас архангелем
приказывает — дать ей долю, этой! Дадуть и запишуть, — с того и говорится: «так на роду написано» — ничего, значить, не поделаешь!
— Такое умозрение и характер! — ответил дворник, дёрнув плечи вверх. — Скушно у вас в городе — не дай
бог как, спорить тут не с кем… Скажешь человеку: слыхал ты — царь Диоклетиан
приказал, чтобы с пятницы вороны боле не каркали? А человек хлопнет глазами и спрашивает: ну? чего они ему помешали? Скушно!
Справедливость требует, однако ж, сказать, что по окончании церемонии он поступил со мною как grand seigneur, [Вельможа (фр.).] то есть не только отпустил условленную сумму сполна, но подарил мне прекрасную, почти не ношенную пару платья и
приказал везти меня без прогонов до границ следующего помпадурства. Надежда не обманула меня:
Бог хотя поздно, но просветил его сердце!
Сегодня, напялив мундир, он отправляется в собор поклониться
Богу истинному, а завтра — только
прикажите! — в том же мундире выйдет на лобное место и будет кричать: распни! распни его!
— Ну, Митрий Андреич, спаси тебя
Бог. Кунаки будем. Теперь приходи к нам когда. Хоть и не богатые мы люди, а всё кунака угостим. Я и матушке
прикажу, коли чего нужно: каймаку или винограду. А коли на кордон придешь, я тебе слуга, на охоту, за реку ли, куда хочешь. Вот намедни не знал: какого кабана убил! Так по казакам роздал, а то бы тебе принес.
— Голубушка, Татьяна Власьевна… Мой грех — мой ответ. Я отвечу за тебя и перед мужем, и перед людьми, и перед
Богом, только не дай погибнуть христианской душе… Прогонишь меня — один мне конец. Пересушила ты меня, злая моя разлучница… Прости меня, Татьяна Власьевна, да
прикажи мне уйти, а своей воли у меня нет. Что скажешь мне, то и буду делать.
Насчет души, говорит, моей волен господь
бог, не боюсь помереть, а, говорит, страшно сиротские деньги загубить…» Что тут
прикажешь делать?
Однако, слава
богу, все кончилось благополучно; заглотанный кусок проскочил по принадлежности, Стрекоза утер слезы (только подобные казусы и могут извлечь их из его глаз), а пирог бабенька
приказала убрать и раздать по кусочку неимущим.
Лебедев. Нет, ты не ей, а мне объясни, да так объясни, чтобы я понял! Ах, Николай Алексеевич!
Бог тебе судья! Столько ты напустил туману в нашу жизнь, что я точно в кунсткамере живу: гляжу и ничего не понимаю… Просто наказание… Ну, что мне
прикажешь, старику, с тобою делать? На дуэль тебя вызвать, что ли?
— Дети! я вамговорю, — воскликнул он скоро, но спокойно, — в храме Божием уместны только одни возгласы — возгласы в честь и славу живого
Бога и никакие другие. Здесь я имею право и долг запрещать и
приказывать, и я вам запрещаюделать возгласы начальству. Аминь.
— Помилуйте, сударь! да если я не потешу Владимира Сергеевича, так не
прикажите меня целой месяц к корыту подпускать. Смотрите, молодцы! держать ухо востро! Сбирай стаю. Да все ли довалились?.. Где Гаркало и Будило? Ну что ж зеваешь, Андрей, — подай в рог. Ванька! возьми своего полвапегова-то кобеля на свору; вишь, как он избаловался — все опушничает. Ну, ребята, с
богом! — прибавил ловчий, сняв картуз и перекрестясь с набожным видом, — в добрый час! Забирай левее!
— Наталья Сергеевна на что уж была добрая, — продолжал он с искаженным от злости лицом, — и та мне
приказывала, чтобы я не пускал всех этих шляющих, болтающих: «Моли
бога об нас!..» Христарадник народ, как и у нас вон!.. — заключил Прокофий и при этом почти прямо указал глазами на Дормидоныча.
— А для чего мне здоровье? Ну, скажите, для чего? На моем месте другой тысячу раз умер бы… ей-богу! Посмотрите, что за народ кругом? Настоящая каторга, а мне не разорваться же… Слышали! Едет к нам ревизор, чтобы ему семь раз пусто было! Ей-богу! А между тем, как приехал, и книги ему подай, и прииск покажи! Что же,
прикажете мне разорваться?! — с азартом кричал Бучинский, размахивая чубуком.
Царь той страны
приказал сделать себе из громадного дерева мощную колонну, не зная, что в ней покоится сам
бог Озирис, великий податель жизни.
Суди меня
бог и люди, я с ней не буду более жить!» Решившись на это, Бешметев призвал Марфу и Константина и строго
приказал им не пускать решительно жену, ни ее посланных в дом и не принимать никаких писем.
— Вот прекрасно — с какими чувствами! Не
прикажете ли все сидеть да плакать? Подите вон: видеть вас не могу! Наказал меня
бог, по милости папеньки. Наденька теперь, я думаю, уж совсем оделась. — При этих словах Юлия снова залилась слезами и упала на подушку дивана.
— Докладывал вашей милости, — отвечал мужик, потупляя голову, — как будет угодно… у меня подушных нет… взять неоткуда… извольте делать со мною что угодно: на то есть власть ваша… напишите барину, пущай наказать
прикажет, а мне взять, как перед
богом, неоткудова…